вилли хайнрих терпеливая плоть книгу

вилли хайнрих терпеливая плоть книгу

Родился 9 августа 1920 года в гейдельберге, германия. Вынужден был рано начать работать, уже с 1934 по 1939 год служил клерком в пищевой компании. С 1939 года был мобилизован в так называемую трудовую службу.

В 1940 году был призван в армию - стал солдатом вермахта, позже воевал на восточном фронте в составе 1 - го батальона 228 - го егерского полка 101 - й дивизии, был радистом, пять раз ранен. После возвращения домой снова работал клерком. С 1950 начал писать роман - на первых порах по ночам и во время отдыха. … родился 9 августа 1920 года в гейдельберге, германия. Его первый роман in einem schlo. Первая книга вышла только в 1955. Почти сразу же вышли её переводы на английский - the willing flesh (1956) в великобритании и cross of iron (1957) в сша. Книга продана общим тиражом, по разным оценкам, в 30 - 40 миллионов экземпляров по всему миру, была переведена на 20 языков. На сегодняшний день роман остается в печати (т. После международного успеха этого романа автор смог оставить прежнюю работу и стать писателем. Военная драма режиссёра сэма пекинпа (sam peckinpah) cross of iron (англ. Фильм называют одним из лучших образцов антивоенного кино. Хотя более поздние романы (он писал и невоенную прозу - поднимал такие темы, как расизм, неонацизм и др были и мелодрамы) уже не достигли успеха его дебютной книги, немецкоязычная критика ставит его в один ряд с йоханнесом марио зиммеллем - как одного из немногих серьезных представителей литературы, обращённой к реальности. Автор проблемных, осознающих, насыщенных произведений. Das geduldige fleisch - железный крест 1956. Der goldene tisch in stolzer trauer (отредактированное автором переиздание.

Ck (оригинальное название.

Zu wohnen (публикация, написан в 1950 - 52 годах) 1978. Фильм подводная лодка (1981) смотреть онлайн. И вот, когда, кажется, что спасение уже нет, находятся настоящие герои, способные показать себя даже в такой нелегкой ситуации. Фильм железный крест (1977) смотреть онлайн. 1943 год, вторая мировая война, восточный фронт. После успешного выполнения очередного задания награждённому медалями рольфу штайнеру присваивается звание фельдфебеля. Командующим подразделения штайнера назначен заносчивый прусский аристократ капитан странский. После кровопролитного боя с русскими, в котором погиб возглавлявший наступление лейтенант мейер, капитан, трусливо отсиживающийся в тылу, заявляет, что это он возглавлял бой, и требует, чтобы его наградили железным крестом. Странский желает удовлетворить свои амбиции и укрепить имя своей аристократической семьи. Он призывает в свидетели штайнера и лейтенанта трибига, имеющего славу гомосексуалиста. Однако штайнер, недовольный командованием и заносчивостью капитана, отказывается участвовать в подлоге.

Когда полковник брандт отдаёт приказ оставить позицию, странский не доносит это распоряжение до подразделения штайнера, тем самым обрекая их на гибель. Фильм операция валькирия (2008) смотреть онлайн. Группа патриотов из числа немецких офицеров, возглавляемых полковником клаусом фон штауффенбергом, разрабатывает и начинает реализацию дерзкого плана по ликвидации кровавого тирана – адольфа гитлера. Осознавая всю опасность задуманного и тяжесть последствий в случае неудачи, они хотят положить конец нацистской диктатуре и остановить войну.

Фильм флаги наших отцов (2006) смотреть онлайн. Противостояние затянулось, несмотря на численное превосходство противника, японцы не собираются сдавать позиции. Шестеро американских солдат, не щадя своих жизней, водружают флаг сша на вершине горы сурибачи. Фотография с места события быстро облетает всю страну, а отважные парни становятся национальными героями. Что ждет их после возвращения на родину.

Фильм перл харбор (2001) смотреть онлайн. Фильм перл харбор (2001) рассказывает о судьбе и непростых отношениях трех молодых людей на фоне событий второй мировой войны. Любовь к общему небу и к одной женщине отходят на второй план после вероломного нападения японской авиации на базу вмс сша. Фильм родина или смерть 2007 смотреть онлайн. За расследование берется нквд при содействии военной разведки. Удается выяснить, что с оккупированной территории переброшена специально подготовленная диверсионная группа, состоящая из детей врагов народа. Фильм смертельная схватка 2010 смотреть онлайн. Фильм одна война (2009) смотреть онлайн. Фильм странное оружие второй мировой смотреть онлайн. Странное оружие второй мировой войны поражает разнообразием, масштабами, а иногда и бесполезностью. Большинство экспертов к этому типу вооружений относят орудие фау - 3, которое должно было стрелять реактивными снарядами на расстояние до 160 км. В годы второй мировой войны нашла воплощение идея оружия с изогнутым стволом для безопасной стрельбы из укрытий. По имеющимся сведениям в этом направлении дальше всех продвинулись немцы, некоторые образцы даже были приняты на вооружение.

К странному оружию следует отнести и собак - минеров, которые были обучены вырывать чеку из взрывчатки в тот момент, когда подбирались под вражеские танки. Фильм пулемёты второй мировой смотреть онлайн. Сохранилось немало кадров военной хроники тех лет, запечатлевших различные виды оружия в действии. Пулемёты второй мировой отличались высокой скоростью стрельбы, так, например, немецкий mg 42 совершал до 1500 выстрелов в минуту.

Особый интерес вызывает история развития пистолетов - пулемётов непосредственно во время войны. Однако активное внедрение ппд и ппш в различные рода войск способствовало изменению расстановки сил в ближнем бою. 5 немецких романов о второй мировой. Но что писали о ней те, с кем мы воевали. Генрих бёлль, « где ты был, адам. Они бегут из венгрии, они бегут из румынии, называя это эвакуацией, хотя бежать, по сути, уже некуда. По большей части они бегут от себя, глуша сознание абрикосовой водкой. Они не знают точно, ни где линия фронта, ни как ее удержать с одним пулемётом, ни, главное, зачем. Они цепляются друг за друга, за случайные встречи, за нетранспортабельных раненых. Не чтобы выжить, а чтобы остаться людьми. Генрих бёлль участвовал в войне и писал о ней много. Но будем откровенны — много читать о войне тяжело. Короткие зарисовки, объединённые сквозными персонажами и мотивами, показывают войну наглядно и неприглядно одновременно. Победитель получает жизнь, проигравший обречён на смерть вопреки всем морским конвенциям. Под водой в плен не берут. Эта книга — абсолютный must read для всех мореманов и флотофилов. Написана она с любовью к людям, машинам и океану, со знанием деталей. Это не только военный роман, но и производственный — роман о тяжёлом труде, герои которого заняты маховиками, проводкой, приводами и коптящим дизелем. Но чем дальше плывет подлодка, тем меньше остается соцреализма и тем больше появляется фатализма. Тупость обожествлялась, а провидение оказывалось холодным расчётом. Их ждёт взрослая жизнь, другими словами, война и любовь. И то и другое для них. Расчёт зенитного орудия противовоздушной обороны. Им многое предстоит преодолеть, немногие останутся в живых. Они будут сбивать самолёты, погибать от разрывов бомб, драться между собой, сражаться врукопашную с американцами и в конце концов окажутся не только друзьями, но и врагами. Написана книга исключительно легко и увлекательно, с большим количеством диалогов. Герой — простой солдат, не любит нацистов, но ест и пьёт каждый раз, когда его приглашает друг крейслейтер. Когда друг погибает, герой наносит визит в его погреб и забирает продукты, чтобы… нацистам меньше досталось. Герой не любит сс, но, когда эсэсовец прикрывает ему задницу, герой не прочь щегольнуть бумагой с подписью оберштурмбаннфюрера. Герой вроде как ищет родителей, но потом переключается на невесту.

Он вроде как бедный солдат в залатанном мундире, но жалование тратит на тонкие вина. Он вроде как неплохой парень с совестью, гуманист, противник войны и насилия, он отказывается расстреливать пленных, но, чтобы освободить их, убивает своего товарища. После чего один из отпущенных стреляет в него, и он сам погибает от рук того, кого только что не дал убить. Это всё было бы смешно, если бы не было так правдиво. Война — это странное время, когда всё нормальное становится абсурдным, а всё ненормальное — обыденным и привычным. У книги, как и у писателя, очень своеобразная судьба на российском рынке.

Отечественные издатели неоднократно пытались исказить то имя, то фамилию автора. Бывал он и вильямом, и генрихом. Главный герой, чья фамилия вынесена в название, — обер - ефрейтор, командир взвода. Серьёзным моральным испытанием для немцев стала встреча с отрядом безоружных миномётчиц ркка, в чьей форме они и добираются до своих. За все эти подвиги штайнер получает повышение до штабс - ефрейтора, и это его первое повышение за пять лет. Предлагаемый список — субъективные предпочтения. Литература, впрочем, как всякое искусство, также предполагает изрядную субъективность. Мы читаем романы не для того, чтобы узнать, как оно всё было на самом деле, а пишут их не те же самые люди, которые составляют справочники. Художественный текст всегда предполагает вымысел. И ещё немножко таланта. Мистер зельц знал, что вилли не жилец на этом свете.

Вилли кашлял уже шесть месяцев кряду, и мистеру зельцу было чертовски ясно, что на улучшение нечего и надеяться. Медленно, но неуклонно, ни разу не сдав своих позиций, кашель рос и крепчал. Третьего февраля (именно тогда кашель проявил себя в первый раз) он еще притворялся тихим мокротным побулькиванием в легких, но теперь, в разгар лета, развернулся уже в полную силу.

Вилли корчился от неудержимых приступов надсадного, визгливого кашля, сопровождавшихся извержением брызг слюны и сгустков слизи. В последние дни в хриплой музыке бронхов зазвучала новая, тревожная нота – колючая, сухая, твердая, после чего приступы стали почти постоянными. Когда вилли заходился кашлем, мистеру зельцу казалось, что его грудная клетка вот - вот разорвется, не выдержав внутреннего давления. Мистер зельц догадывался, что скоро появится кровь, и когда роковой миг наконец настал (а было это субботним днем), он словно услышал вопль, исторгнутый ангельскими хорами в небесах. Мистер зельц видел, как это случилось, своими собственными глазами, стоя на обочине шоссе где - то между вашингтоном и балтимором. Вилли отхаркнул несколько ярко - алых сгустков в носовой платок, и с этого момента мистеру зельцу стало понятно, что последняя надежда растаяла в воздухе.

Сочельника веяло смертью. Это было ясно как божий день. Конца оставалось ждать недолго. Что было делать бедному псу.

Мистер зельц жил у вилли с самого щенячества и просто не мог представить мир, в котором он останется один, без хозяина… каждая его мысль, каждое воспоминание, каждая крупица земли и воздуха носили на себе следы присутствия вилли. Привычка – вторая натура, и есть доля истины в поговорке о старом псе, который не учит новых трюков. Но дело было не только в любви и привязанности. Страх, мучивший мистера зельца, имел онтологическую природу.

Ему казалось, что если вилли исчезнет из этого мира, то и сам мир, с большой вероятностью, исчезнет вместе с ним. В подобных мучительных раздумьях встречал мистер зельц воскресное августовское утро, плетясь по улицам балтимора вслед за своим изможденным недугом хозяином. Пес без хозяина – считай, мертвый пес. Как только вилли испустит последний вздох, у мистера зельца в перспективе не останется ничего, кроме собственной неминуемой кончины. Уже на протяжении многих дней вилли предупреждал мистера зельца о грозящих тому опасностях. Мистер зельц тщательно запоминал наставления хозяина о том, как скрываться от живодеров, констеблей и лицемеров из так называемых обществ за гуманное обращение с животными, которые подкрадываются к тебе в фургонах без окон и опознавательных знаков. Какими бы сладкими речами они ни завлекали тебя, от приюта для бродячих животных добра не жди. Сначала ловчие сети и пневматические ружья, заряженные ампулами с транквилизатором, затем кошмар клеток, залитых светом флуоресцентных ламп, а в конце тебя ждет смертельная инъекция или газовая камера. Если бы мистер зельц принадлежал к какой - нибудь породе, у него еще оставался бы шанс, что кто - то заберет его из приюта. Но верный спутник вилли был продуктом чудовищного кровосмешения. В нем просматривались колли, лабрадор, спаниель и еще пара - другая пород, не поддававшихся точному определению. В довершение всех бед неухоженная шкура его была кое - где украшена репьями, из пасти дурно пахло, а в испещренных красными жилками глазах застыла вековая печаль. Такому никто не протянет руку помощи. Как любил выражаться бездомный бард, исход игры предрешен. Короче говоря, если мистер зельц не позаботится о том, чтобы живехонько подыскать себе нового хозяина, то ему суждено кануть в лету со скоростью падающего камня. – а если живодеры тебя не поймают, – рассуждал вилли тем туманным утром в балтиморе, прислонившись к фонарному столбу, чтобы не упасть, – то могут приключиться тысячи других бед. Попомни, kemo sabe, или ты пристроишься на службу, или твои дни сочтены. Ты только погляди на это жуткое местечко – что ни дом, то китайский ресторан. А если ты полагаешь, что китайцы не пускают слюнки, когда ты проходишь мимо, то ты ничего не понимаешь в восточной кухне.

Они без ума от собачатины, дружище.

В обязанности каждого шеф - повара входит отлов бездомных собак, которых он потом забивает на задворках ресторана. Им нужно десять, двадцать, тридцать псов в неделю. Ну что, уловил намек, мистер зельц. Познай своего врага – и держись от него в сторонке.

Мистер зельц понимал. Он понимал каждое слово, сказанное вилли. Сколько он себя помнил, у него не было проблем с английским. Ну, по крайней мере, не больше, чем у любого иммигранта, прожившего в америке столько же, сколько прожил в ней мистер зельц, – семь лет. Конечно же, мамаша учила мистера зельца в первую очередь родному языку, английский был для него вторым, поэтому произношение его нельзя было назвать идеальным, но грамматикой он владел в совершенстве.

Впрочем, для животного, обладавшего таким интеллектом, как мистер зельц, в этом не было ничего удивительного. Большинство собак неплохо понимают речь двуногих, в случае же с мистером зельцем обучение шло особенно быстро, потому что хозяин всегда говорил с ним как с равным. Скорее вызывает удивление то, что сам он толком говорить не научился. Нельзя сказать, чтобы он совсем не пытался, но сама биология противилась ему, ибо данная собакам от рождения судьбой конфигурация гортани, зубов и языка ограничивала его речевые способности крайне скудным ассортиментом, включавшим в себя тявканье, повизгивание, поскуливание и рычание.

Мистер зельц отлично понимал, что речь его разборчивой не назовешь, но вилли всегда внимательно выслушивал все его реплики, а что могло быть важнее этого. Мистеру зельцу никто не препятствовал вставлять время от времени свои краткие комментарии, причем хозяин никогда не перебивал его. А если бы вы посмотрели в этот момент на лицо вилли, то поклялись бы, что он жадно ловит каждое слово своего друга, отчаянно пытающегося вести себя как положено представителю рода человеческого. Но в то угрюмое балтиморское утро мистер зельц держал рот на замке.

Ему остались последние дни, возможно, даже часы вместе с хозяином. Неразумно было тратить их на пустую болтовню и долгие речи, которыми они позволяли себе забавляться в прежние дни. Некоторые ситуации требуют немалого такта и выдержки, а в нынешнюю суровую годину было гораздо уместнее держать язык за зубами и вести себя как положено хорошему, воспитанному псу.

Поэтому мистер зельц без возражений позволил вилли взять себя на поводок. Он не скулил, хотя во рту у него уже тридцать шесть часов не было маковой росинки, не обнюхивал воздух в поисках дамских ароматов, не останавливался ежесекундно, чтобы поднять ногу у каждого фонарного столба или пожарного гидранта. Он попросту плелся следом за вилли, принимая посильное участие в поисках того адреса, по которому направлялся хозяин, – калверт - стрит, 316. Мистер зельц ничего не имел против балтимора как такового. Запах у этого города был ничуть не хуже, чем у многих других городов, в которых они перебывали за долгие годы. Хотя мистер зельц отлично понимал цель их путешествия, его огорчала сама мысль о том, что человек может провести свои последние часы на земле в месте, где он никогда раньше не бывал. Собака ни за что не совершит такого ляпсуса. Она сначала распростится с белым светом, а затем примет все меры для того, чтобы отдать богу душу в родных пенатах. Но к сожалению, вилли, перед тем как умереть, предстояло сделать еще два дела, и, с присущим ему упрямством, он вбил себе в голову, что только один человек на земле может помочь ему в этом. Это была женщина по имени би свенсон, и так как, по последним сведениям, эта самая би свенсон проживала в балтиморе, то туда они и отправились ее искать. Все это звучало неплохо, но если какие - нибудь обстоятельства помешают планам вилли, то мистер зельц останется один - одинешенек посреди этого города мраморных лестниц и пирожков с крабьим мясом. И что ему прикажете тогда делать. Один телефонный звонок – и все проблемы были бы решены за полминуты, но вилли испытывал непреодолимое отвращение подлинного философа к использованию телефона для решения вопросов жизни и смерти. Он лучше будет сбивать ноги в кровь день за днем, чем возьмет эту штуковину и станет говорить в нее с невидимым собеседником. Вот таким - то образом их и забросило за двести миль на улицы балтимора, где они блуждали без карты в поисках адреса, который вполне мог и не существовать. Что касается тех двух дел, которые вилли должен был сделать перед тем, как умереть, то ни одно из них не было важнее другого. Оба дела вилли считал одинаково важными, и поскольку сделать их по отдельности времени не оставалось, он изобрел комбинацию, которую называл не иначе как чезапикским гамбитом. Это был хитроумный замысел, благодаря которому вилли рассчитывал, как говорится, убить двух зайцев. О первом деле мы уже упоминали. Косматому приятелю вилли следовало подыскать новых хозяев. Второе же дело касалось самого вилли. Он должен был передать свои сочинения в надежные руки. В настоящий момент труд всей его жизни покоился в ячейке автоматической камеры хранения на автовокзале на райетт - стрит, в двух с половиной кварталах к северу от того места, где сейчас находились вилли и мистер зельц. За двадцать три года, прошедших с того дня, когда вилли взял себе фамилию сочельник, он успел исписать семьдесят четыре общих тетради от корки до корки. Большинство этих опусов вилли сочинил, сидя на кухне бруклинской квартиры своей матери, но после того как четыре года назад мать умерла, он был вынужден творить под открытым небом, часто подвергаясь натиску стихий в общественных парках и пыльных скверах, где он пытался поверить свои думы бумаге.

В глубине сердца вилли не питал насчет себя никаких иллюзий. Он знал, что непригоден для жизни в этом мире, но он также знал, как много талантливых строк содержат исписанные тетрадные листы, и посему считал себя вправе держать голову высоко. Возможно, если бы он педантичнее принимал лекарства, или обладал от природы более крепким телосложением, или же не питал такого пристрастия к хмельному питию, которое подают в шумных барах, то он еще одарил бы мир рядом блистательных творений. Но сейчас было уже слишком поздно сожалеть об ошибках и упущениях. Вилли поставил точку в конце последнего предложения, и ждать конца оставалось совсем недолго. Слова, запертые в ячейке камеры хранения, были единственным, чем он мог оправдать свое существование.

Если эти строки исчезнут, все будет так, словно он никогда и не жил. Вот в связи с чем впервые прозвучало имя би свенсон. Когда - то, в незапамятные времена, миссис свенсон была учительницей вилли по английскому в старших классах, и если бы не она, он вряд ли осмелился бы поверить в свое писательское призвание.

В те дни вилли еще звали уильям гуревич и представлял он собой костлявого шестнадцатилетнего юнца, одержимого страстью к книгам и авангардному джазу.

Она взяла его под свое крыло и поощряла первые литературные опыты, в таких неумеренных выражениях восхваляя его талант и настолько преувеличивая достоинства его стиля, что вскоре он начал думать о себе как о следующей великой надежде американской литературы. Дело не в том, права она была или нет как педагог. Результаты не столь важны на этом этапе, надежды – важнее.

Миссис свенсон распознала талант вилли, рассмотрела искру божью в потемках его неоперившейся души, а ведь никому еще ничего не удавалось добиться в жизни, если рядом не было человека, который бы в него верил. Это – бесспорный факт, и в то время как остальным ученикам мидвудской средней школы миссис свенсон казалась всего лишь приземистой женщиной средних лет с дебелыми руками, складки жира на которых подпрыгивали и колыхались, когда она писала что - нибудь на доске, вилли видел в ней само совершенство, ангела, сошедшего с небес и принявшего человеческое обличье.

Но после летних каникул, когда занятия возобновились, миссис свенсон в школе не появилась. Ее мужу предложили новую работу в балтиморе, и поскольку она была не только педагогом, но и женой, что ей оставалось, кроме как покинуть бруклин и последовать за мистером свенсоном в балтимор. Для вилли это был жестокий удар, смягчало который лишь то обстоятельство, что, хотя его наставница и находилась далеко, она его все же не забывала. В течение нескольких лет миссис свенсон поддерживала оживленную переписку со своим юным другом, читала и рецензировала рукописи, которые он присылал ей, дарила вилли на день рождения пластинки со старыми записями чарли паркера и снабжала адресами маленьких литературных журналов, которые могли бы напечатать его работы. Пылкое хвалебное рекомендательное письмо, написанное ею в год окончания школы, помогло вилли получить стипендию в колумбийском университете.

Миссис свенсон стала его музой, ангелом - хранителем и счастливым талисманом в одном лице.

В то время вилли было не о чем мечтать – казалось, он живым попал на небо. Но в 1968 году произошел внезапный срыв, обострение шизофрении, припадок сумасшедшего фанданго, отплясанного на высоковольтных проводах. Вилли поместили в клинику, и после шести месяцев шоковой терапии и психотропных медикаментов он вышел оттуда непоправимо переменившимся. Вилли пополнил ряды душевно увечных. После больницы вилли уже не писал стихов и рассказов и ему редко удавалось отвечать на письма миссис свенсон. Причины не столь уж и важны. То ли у него голова не тем была занята, то ли он начал стесняться общения с наставницей, а может, он просто потерял веру в федеральную почтовую службу и пришел к убеждению, что почтальоны постоянно заглядывают в доставляемую ими корреспонденцию. Так или иначе, некогда объемистая переписка с миссис свенсон свелась к скудному обмену открытками от случая к случаю, в основном к рождественским поздравлениям с типографским текстом. Так продолжалось лет десять, пока, году в 1976 - м, переписка не прекратилась вовсе.

С тех пор они не обменялись ни строчкой, ни словом. Мистер зельц все это знал и был немало этим обеспокоен. Семнадцать лет миновало с тех пор. Кто тогда был президентом. Даже это с трудом удается вспомнить через столько лет. Кого пытается обмануть вилли. Чего только не могло случиться за эти годы. Достаточно подумать о переменах, которые происходят за семнадцать часов или семнадцать минут, – что же говорить о семнадцати годах. Начнем хотя бы с того, что миссис свенсон могла сменить адрес. К тому же старушке сейчас уж никак не меньше семидесяти, и если она не впала в маразм или не живет в трейлере где - нибудь во флориде, то, скорее всего, давно лежит в сырой земле.

Вилли и сам допускал такую возможность, когда этим утром они ступили на балтиморскую землю, но, черт побери, сказал он, если у них в стволе остался только этот последний патрон, то почему бы не рискнуть, в конце концов. Ведь жизнь – игра, и нужно быть готовым проиграться до последней нитки. Он знал столько баек, говорил на столько ладов одновременно, шевелил губами так часто, что мистер зельц уже не понимал, когда хозяину можно верить. Где правда, где ложь. Сразу и не скажешь, когда имеешь дело с таким непредсказуемым и сложным типом, как вилли г. Мистер зельц мог поручиться только за то, что он видел собственными глазами, что испытал на собственной шкуре.

Если бы мистер зельц не провел все свое щенячество под одной крышей с матерью вилли, то биография хозяина оказалась бы скрыта покровом мрака. Но, слушая рассказы миссис гуревич и сравнивая их с рассказами ее сына, мистер зельц умудрился составить себе общее представление о том, как выглядел мир вилли до тех пор, пока в нем не появился он. Конечно, картина была не полной. Многих деталей не хватало, многое приходилось восстанавливать по догадкам, – но мистер зельц обладал изрядной толикой проницательности, чтобы отделить зерна от плевел. Несомненно, мир этот был беден и печален, и атмосфера его чаще бывала пропитана отчаянием и горечью, чем радостью и весельем. Если принять во внимание, через что прошла семья гуревичей, перед тем как очутиться в америке, то казался чудом уже сам факт появления вилли на свет. Из семи детей, родившихся в семьях дедушек и бабушек вилли в варшаве и лодзи, после войны уцелело только двое.

Давид гуревич и ида перльмуттер – будущие отец и мать вилли. Только у них на запястьях не оказалось вытатуированных лагерных номеров, только им удалось ускользнуть из цепких лап смерти. Это вовсе не означает, что им не пришлось хлебнуть лиха, – мистер зельц наслушался таких историй, от которых у него дыбом вставала шерсть на загривке.

Например, давиду и иде пришлось десять дней скрываться на чердаке одного дома в варшаве, в такой тесноте, что можно было только лежать и передвигаться ползком. Затем месяц они пробирались из парижа в свободную зону на юге франции, ночевали в стогах и воровали у крестьян яйца, чтобы не умереть с голоду.

Потом был манд, лагерь для беженцев, все деньги ушли на взятки, чтобы получить временные паспорта. Далее последовали четыре месяца бюрократического ада в марселе, где давид и ида ждали испанские транзитные визы. После этого был долгий паралич в лиссабоне, мертворожденный сын в 1944 году.

Два года они с надеждой глядели в сторону атлантики, но война все шла и шла, а их сбережения все таяли и таяли. К тому времени, когда родители вилли в 1946 году наконец очутились в бруклине, они не столько начинали новую жизнь, сколько вели загробное существование в интервале между двумя смертями. Давид, в польше некогда подававший надежды как адвокат, теперь с трудом выпросил место у троюродного брата и следующие тринадцать лет каждое утро отправлялся на подземке с седьмой авеню на пуговичную фабрику на 28 - й стрит, уэст. Первый год ида вносила свою лепту в семейную кассу, давая уроки фортепьяно юным отпрыскам еврейских семейств, но эти занятия кончились одним прекрасным утром в ноябре 1947 года, когда вилли высунул свое крошечное личико между ног матери и неожиданно отказался умирать. Вилли вырос американцем, мальчишкой из бруклина, игравшим в стикбол на улице, читавшим украдкой под одеялом комиксы и слушавшим бадди холли и биг боппера. Ни мать, ни отец ничего не понимали в этих радостях жизни, но вилли это мало трогало, поскольку в те годы важнейшей целью его жизни было убедить себя в том, что родители у него не настоящие.

Они казались ему чужими и непонятными с их нелепым польским акцентом и странными угловатыми манерами. Бессознательно он чувствовал, что выживет, только если сумеет противостоять им во всем. Когда отец скоропостижно скончался в сорок девять лет от сердечного приступа, скорбь вилли помогло перенести тайное чувство облегчения. Еще на пороге отрочества, в двенадцать лет, он сформулировал свою жизненную философию. Повсюду искать беды себе на голову.

Чем больше страданий выпадает на твою долю, тем ближе ты оказываешься к истине, к неприглядной сути существования, а что может быть ужаснее, чем когда твой старик сыграет в ящик всего через шесть недель после того, как тебе исполнилось двенадцать. Подобное событие накладывало на тебя трагический отпечаток, снимало с дистанции крысиных бегов навстречу тщетным упованиям и сентиментальным иллюзиям, омрачало твой лик тенью подлинных душевных терзаний. На самом же деле вилли особенно и не страдал. Отец для него всегда оставался загадочной фигурой; он мог молчать неделями, а затем вдруг разражаться внезапными вспышками гнева. Не раз он награждал вилли оплеухой по самым пустяковым поводам. Нет, жизнь без этого мешка со взрывчаткой у тебя под боком была не столь уж и тяжела. Честно говоря, привыкнуть к отсутствию отца не составило ни малейшего труда. По крайней мере, к такому выводу пришел наш славный герр доктор зельц. Хотите – соглашайтесь с его мнением, хотите – нет, но если не верить ему, то кому же верить. Неужели, выслушивая все эти истории на протяжении семи лет, он не заслужил права именоваться ведущим мировым авторитетом в области изучения вилли. Итак, вилли остался один с матерью. В целом нельзя сказать, чтобы вилли не старался быть хорошим сыном. В те редкие моменты, когда он не думал о себе, он даже предпринимал сознательные попытки любить свою мать. Если между ними и существовала какая - то напряженность, то обусловлена она была не столько личными чувствами, сколько противоположными взглядами на жизнь. Из собственного тяжелого опыта миссис гуревич знала, что мир полон зла и опасностей, и жила в соответствии с этим знанием, пытаясь делать все, что было в ее власти, для того чтобы не дать миру погубить себя. Вилли тоже считал, что мир настроен к нему враждебно, но, в отличие от матери, полагал, что всякое сопротивление бесполезно. Разница между ними заключалась не в том, что одна была оптимисткой, а другой пессимистом. И мать, и сын были пессимистами, но если пессимизм первой вел к жизни в мире страхов, то пессимизм второго выливался в шумное и напускное презрение ко всему сущему.

Там, где мать сжималась в комок, сын шел напролом. Там, где мать осторожно пыталась ни в коем случае не заступать за красную линию, сын бесшабашно пересекал ее.

Большую часть времени они пререкались между собой. Поскольку вилли знал, как легко завести мать, он не упускал ни единого случая, чтобы не вступить с ней в конфликт. Если бы только у нее хватило ума относиться к высказываниям сына с достаточным равнодушием, вилли не стал бы так яростно отстаивать свои взгляды. Но противостояние вдохновляло его, подталкивало к переходу на все более и более экстремистские позиции, и к тому времени, когда школа осталась позади, а впереди распахнулись двери колледжа, вилли уже полностью сжился с некогда избранной им ролью – бунтаря, возмутителя спокойствия, проклятого поэта, ночующего в канавах обреченного на погибель мира. Одному богу известно, сколько наркотиков удалось впихнуть в себя этому парню за те два с половиной года, что он провел на морнингсайд хайте.

Назовите любое запрещенное вещество, и окажется, что вилли курил его, или нюхал, или впрыскивал в вены. Одно дело – ходить по коридорам, изображая из себя нового франсуа вийона, и совсем другое – ввести в себя столько отравы, что ею можно засыпать всю территорию городской свалки нью - йорка в джерси медоулэндз. Такого натиска не выдержит биохимия даже самого стойкого организма. Судя по всему, вилли рано или поздно все равно должен был сойти с ума, но кто сможет уверенно утверждать, что психоделическая вседозволенность его студенческих дней не ускорила процесс. Когда соседи по общежитию в один прекрасный день застали вилли распростертым нагишом на полу его комнаты и распевающим наподобие мантры имена из телефонной книги манхэттена, отправляя при этом ложкой в рот из горшка свои собственные экскременты, академической карьере будущего хозяина мистера зельца был положен преждевременный и необратимый конец. За сим последовал дурдом, из которого вилли вернулся в квартиру матери на гленвуд - авеню. Это было явно не самое лучшее место для него, но куда еще в мире могло направиться несчастное существо, подобное вилли. Первые шесть месяцев заметных улучшений не отмечалось. Если не считать того, что вилли переключился с наркотиков на алкоголь, ничего не изменилось. Прежняя напряженность, прежние конфликты, прежнее взаимонепонимание.

И тут ни с того ни с сего накануне сочельника 1969 года у вилли случилось видение, которое изменило все вокруг, произошла мистическая встреча, перевернувшая все его сознание и придавшая всей его жизни совершенно иной ход. Дело было в половине третьего ночи. Он писал и краешком глаза следил за экраном телевизора. Телевизор вошел в его жизнь совсем недавно, как побочный продукт долгого пребывания в психушке.

Изображения, сменявшиеся на экране, не особенно интересовали вилли; большее удовольствие доставляли ему гул кинескопа и серо - голубые тени, отбрасываемые им на стены гостиной. Ножей, которые никогда не тупятся, лампочек, что никогда не перегорают, и волшебных лосьонов, что навсегда избавляют потребителя от кошмара плешивости. Но только он собрался встать и выключить телевизор, как на экране начался новый рекламный ролик, в котором санта - клаус появился из чего - то, что выглядело как каминная труба в гостиной пригородного дома где - нибудь в массапекуа, лонг - айленд. Дело было перед рождеством, поэтому реклама с актерами, наряженными санта - клаусом, сама по себе не удивила вилли. Но этот санта - клаус не походил на других. Щечки у него пылали огнем, а борода была белизны необыкновенной. В ту ночь вилли выпил только половину бутылки, к тому же прошло уже восемь месяцев с момента, когда он в последний раз страдал полномасштабными галлюцинациями. Поэтому вилли знал, что на такую чепуху его не купишь. Он осознавал разницу между реальностью и игрой воображения. Если санта - клаус обращался к нему с экрана маминого телевизора, это могло означать лишь одно – то, что он, вилли, выпил гораздо больше, чем ему казалось. К несчастью, выдержки у него хватило ненадолго. Потому ли, что он от природы страдал любопытством, а может, чтобы увериться в том, что опять не сошел с ума, но вилли решил снова включить телевизор, хотя бы на самую - самую чуточку.

Ведь это никому не повредит, разве не так. Лучше узнать горькую правду, чем следующие сорок лет каждое рождество мучиться сомнениями, что же он на самом деле видел. Санта - клаус был тут как тут. Он погрозил вилли пальцем и неодобрительно покачал головой. В глазах его читалось разочарование.

Затем он открыл рот и начал говорить (с того самого места, на котором остановился десять секунд назад). Вилли не знал, что ему делать. То ли расхохотаться во все горло, то ли выпрыгнуть в окно. Но что случилось, то случилось. Это было невероятно, но оно произошло, и вилли понял, что отныне мир никогда не станет для него таким же, как прежде.

– это было крайне невежливо с твоей стороны, уильям, – сказал санта - клаус. – я пришел, чтобы помочь тебе, но мы не сдвинемся с места, если ты не предоставишь мне возможности высказаться. Ты следишь за моими словами, сынок. На последний вопрос явно надо было ответить, но вилли колебался. Хватит с этого шута горохового и того, что он, вилли, его слушает. Не хватало еще, чтобы он стал с ним разговаривать. – воззвал санта - клаус. В голосе его слышались неодобрение, упрек и такой напор, что вилли почувствовал – этому парню лучше не перечить. Если вилли хочет выбраться из кошмара, то надо подыгрывать этому седобородому громиле.

Здоровяк самодовольно улыбнулся. Камера наплывом взяла крупный план его цветущего лица. Следующие несколько секунд санта - клаус задумчиво теребил свою бороду, словно не знал, с чего начать. – я знаю, на кого ты похож, – ответил вилли, – но это еще не означает, что я знаю, кто ты такой. Сначала я думал, что ты какой - нибудь гребаный актеришка. Затем решил, что ты – джинн из бутылки. Теперь я просто теряюсь в догадках. – я – санта - клаус, уильям. Иначе говоря – святой николай. Или, если уж совсем по - простому, дед мороз. Единственная добрая сила, оставшаяся в этом мире.

– именно этого я и ожидал. А теперь переставим - ка слегка эти буквы, и что у нас выйдет. Эс - а - тэ - а - эн – сатана. Ты, дедушка, сам дьявол во плоти и существуешь только в моем воображении и больше нигде.

Обратите внимание на то, как яростно боролся вилли с видением, с какой решимостью отвергал соблазн. Он, конечно же, не был одним из тех пустоголовых психопатов, что позволяют призракам и видениям помыкать собой. В изложении вилли все происходившее возмущало его до глубины души. Это был вызов, брошенный его рассудку, и от одного взгляда на эту воплощенную пошлость в красном колпаке кровь вскипала в жилах у вилли. Пусть кто - нибудь другой верит во всю эту рождественскую чушь, изобретенную исключительно для того, чтобы простаки легче расставались со звонкой монетой, а кассовые аппараты бойче стрекотали. Санта - клаус был для вилли гуревича самой сутью всего этого бесстыдного разгула потребительских страстей, средоточием рождественского надувательства. Но этот санта не был ни самозванцем, ни переодетым бесом. Он был самым что ни на есть подлинным дедом морозом, повелителем эльфов и духов, явившимся с посланием доброты, милосердия и самопожертвования. Вот так обстояли дела. Если кто - нибудь здесь и фальшивый, так это сам вилли, сказал санта - клаус, а затем битый час разъяснял испуганному и потрясенному парню, что к чему.

Он называл вилли мошенником, позером и бездарным халтурщиком. Затем он поднял ставки и стал ругать его ничтожеством, клистиром, пустоголовым болваном, пока, действуя таким образом, не пробил оборону вилли и не явил сияние света его глазам. К тому времени вилли уже лежал на полу, распростертый, рыдающий в голос, умолял о пощаде и обещал исправиться и стать хорошим. Христос действительно рождался на свет, понял вилли, и не знать ему ни истины, ни счастья, пока он не доверится явившемуся ему доброму духу.

Отныне на него возложена тайная миссия. Ежедневно нести весть рождества в сей мир, не прося от него ничего взамен и щедро даря ему свою любовь. Вот так получилось, что уильям гуревич завершил свой земной путь и из плоти его родился новый человек, которого звали вилли г. В ознаменование этого события вилли наутро отправился в манхэттен, где сделал себе на правой руке татуировку с изображением санта - клауса. Процесс был болезненным, но вилли с улыбкой переносил уколы игл, радуясь тому, что отныне и до конца дней своих он будет носить на себе зримый знак произошедшего с ним превращения. Увы, когда вилли вернулся домой и гордо продемонстрировал миссис гуревич украсившее его кожу изображение, та разразилась потоками слез и впала в гневное возмущение, граничившее с бешенством. Вывела ее из себя не столько сама татуировка (хотя и это тоже, учитывая то, что татуировка запрещена законами моисея, и то, что означала для нее татуировка на еврейской коже), сколько ее сюжет. Трехцветный санта - клаус на запястье вилли в глазах миссис гуревич был символом предательства и неисцелимого безумия – именно поэтому она так отреагировала на его появление.

До этого момента она еще питала надежды на полное выздоровление своего чада. Миссис гуревич считала, что всему виной наркотики и что как только их зловредные молекулы покинут организм вилли и кровь его очистится, он тут же перестанет проводить дни напролет перед телевизором и вернется обратно в колледж. Но теперь все было кончено. Одного взгляда на татуировку было достаточно, чтобы это понять. Тщетные надежды и пустые ожидания упали к ее ногам и разлетелись на мелкие осколки. Санта - клаус был лазутчиком из лагеря врага; он состоял на службе у пресвитерианцев и католиков, у иисусопоклонников и антисемитов, у гитлера и ему подобных. Гои завладели мозгом вилли, а значит, пиши пропало. Все начнется тихо - мирно с рождества, а там и пасха не за горами, потом, глядишь, на свет божий появятся кресты и пойдут разговоры о том, что жиды христа продали, а дальше и оглянуться не успеешь, как штурмовики начнут колотить сапогами в твою дверь. Для миссис гуревич не было особой разницы в том, что ее сын изобразил на запястье – санта - клауса или свастику.

Вилли смутился, и смутился искренне.

Он никого не хотел обидеть, и уж конечно, в нынешнем своем состоянии раскаяния и обращения, он не хотел обидеть свою родную мать. Он пытался что - то объяснить ей, но миссис гуревич и слушать не желала. Она визжала и называла его нацистом. Когда вилли попытался втолковать ей, что санта - клаус – это воплощение будды, святой, несущий миру послание сострадательной любви и милосердия, она пригрозила, что немедленно отправит сына обратно в психиатрическую лечебницу.

Это заставило вилли вспомнить поговорку, которую он слышал от одного из товарищей по палате в больнице св. Решив не испытывать более ее терпение, он накинул плащ и покинул квартиру, направив свой путь бог весть куда. Так продолжалось долгие годы. Вилли уходил из дому на несколько месяцев, затем на несколько месяцев возвращался, потом снова уходил. Первый его уход был, пожалуй, самым драматическим, в основном потому, что вилли еще ничего не знал о бродячей жизни. Что бы там ни случилось с вилли за время его первой отлучки, вернулся он уверенный в том, что обрел свое истинное призвание.

«не говори мне, что дважды два – четыре, – сказал вилли матери по возвращении в бруклин. – откуда мы знаем, что два – это два. На следующий день вилли сел за стол и снова начал писать. Он взялся за перо в первый раз с тех пор, как его положили в больницу, и слова текли из него свободно, будто вода из лопнувшей трубы. Сочельник оказался более даровитым и изобретательным поэтом, чем уильям гуревич, и если стихам его порой не хватало оригинальности, то они полностью искупали этот недостаток искренним энтузиазмом. Но литература – одно, а жизнь среди людей – совсем другое.

Стихи вилли изменились, но это не давало ответа на главный вопрос. Действительно ли он стал новым человеком или же его желание святости оказалось лишь мимолетным порывом. Вознесся ли он одним скачком к недосягаемым высотам или же перерождение его свелось к татуировке на правом запястье и смехотворному прозвищу, на которое он теперь предпочитал откликаться. Честным ответом было бы и да, и нет, понемногу и того и другого. Ибо вилли был слаб, чересчур забывчив и слишком часто гневался. Расстроенный рассудок нередко подводил его, и когда рулетку в его голове заклинивало или, напротив, разгоняло до немыслимых оборотов, ставить на нее было рискованно. Как мог человек, столь ущербный духом, отважиться примерить на себя покровы святости. Дело было даже не в возрасте вилли и не в том, что он прирожденный враль с сильными параноидальными наклонностями. Просто для такой роли он был слишком забавен. Как только вилли начинал шутить, санта - клаус сгорал от стыда и проваливался сквозь землю, а вместе с ним – и вся затея с любовью к ближним, цветами и улыбками. В то же время нельзя было сказать, что он плохо старался. Вот это он как раз делал, и большая часть историй, приключившихся с ним, связана именно с его стараниями. Даже если сам вилли часто не оправдывал собственных ожиданий, у него перед глазами всегда имелся пример для подражания. В те редкие моменты, когда вилли был способен сфокусировать свои мысли и отказаться от питейных излишеств, он демонстрировал чудеса храбрости и великодушия. Так, в 1972 году, рискуя жизнью, он спас тонувшую четырехлетнюю девочку.

В 1976 году он встал на защиту восьмидесятиоднолетнего старца, которого избивали хулиганы на 43 - й стрит, уэст, и за свои старания заработал ножевое ранение в плечо и пулю в лодыжку.

Не раз он жертвовал для друга в беде последним долларом, не раз утешал на своей груди несчастных любовников и брошенных любовниц. Ему даже удалось отговорить трех самоубийц (одного мужчину и двух женщин) от их затеи. В душе вилли имелись светлые пятна, и если вам случалось наткнуться на такое пятно, вы с готовностью прощали ему все остальное.

Разумеется, у него не все были дома и он частенько становился совершенно невыносимым, но когда рассудок вилли прояснялся, то второго такого друга еще надо было поискать, и люди, которым довелось познакомиться с ним в такие мгновения, помнили его до самой смерти. Рассказывая мистеру зельцу о первых годах своих странствий, вилли чаще поминал хорошее, а о плохом старался забыть. Но кто отважится упрекнуть его в сентиментальности. Мы все страдаем этим, собаки и люди в равной степени. К тому же примите во внимание, что в 1970 году вилли находился в самом расцвете своей юности и физически был вполне здоров, с крепкими зубами. Кроме того, на его счете в банке имелась небольшая сумма, которая образовалась из отцовской страховки, так что, когда ему стукнул двадцать один год, он вступил в права наследства. После этого он лет десять не испытывал недостатка в карманных деньгах. Но помимо этих двух сокровищ – молодости и денег – важен сам исторический момент, то есть те годы, когда вилли начал бродяжничать. Страна кишела отщепенцами и юными беглецами из дома, патлатыми визионерами, рехнувшимися анархистами и долбаными психопатами. Несмотря на всю свою необычность и исключительность, вилли не слишком выделялся на их фоне.

Еще один типичный американский чудик, не более того, и куда бы ни заносило вилли – в питтсбург или платтсбург, в покателло или бока ратон, – везде он мог рассчитывать на компанию родственных душ. По крайней мере, так утверждал сам вилли, и мистер зельц не видел оснований, чтобы не верить ему.

Пес прожил на свете достаточно долго, чтобы знать, что хорошие истории совсем не обязательно правдивые.

Что может быть важнее этого. Годы шли, и молодой человек превращался в человека не очень молодого, а мир между тем стремительно менялся. К тому времени, когда мистер зельц покинул утробу матери, от юности вилли остались одни только смутные воспоминания и зелень его прежних дней уже давно прела в компостной куче.

Все беглецы вернулись под отчий кров, обкуренные пророки сняли с шеи индейскую бижутерию и нацепили галстуки - бабочки, война кончилась. Время жестоко обошлось с поэтом, и теперь он – дурно пахнущий и мокрогубый – с трудом вписывался в окружающую среду.

Его вид отпугивал людей. Перенесенное ранение и износ организма привели к тому, что он потерял свое былое проворство, благодаря которому в прежние времена с легкостью уворачивался от грозивших ему опасностей. Люди избивали его, когда он спал, сжигали его рукописи, без зазрения совести пользовались его физической и душевной немощностью. После одного такого столкновения с обществом вилли очутился в больнице со сломанной рукой и поврежденным зрением. И тут он понял, что без защитника ему не обойтись. Сначала он подумывал о пистолете, но оружие вызывало у него непреодолимое отвращение, и тогда вилли решил завести себе четвероногого друга. Миссис гуревич отнеслась к этой идее без восторга, но сын уперся и настоял на своем. Вот почему мистер зельц был оторван от материнской груди и, навсегда распрощавшись с пятью своими братьями - сестричками, переехал из приюта для бродячих животных в норт - шоре на гленвуд - авеню в бруклине.

Честно говоря, мистер зельц детство свое помнил крайне смутно. Людской язык поначалу давался ему с трудом. Чудовищный акцент и путаная речь миссис гуревич, а также склонность вилли к пародированию голосов различных персонажей (он изображал то габби хейса, то луиса армстронга; начав день с голосом граучо маркса, он мог закончить его, уже подделываясь под мориса шевалье) только осложняли дело. По этой причине у мистера зельца ушло несколько месяцев на овладение основами английской речи. Кроме того, он страдал от проблем, обычных для всех щенков. Мочевой пузырь и прямая кишка не хотели слушаться его. Отсюда постоянно расстеленные на полу кухни газеты и стенания миссис гуревич всякий раз, когда мистеру зельцу случалось помочиться в неположенном месте.

Миссис гуревич была капризной старой дамой, и если бы не нежные руки вилли и не его ласковые слова, жизнь в квартире гуревичей могла стать сущим адом. Наступила зима, улицы покрылись льдом и рассыпанной солью, поэтому девяносто восемь процентов времени приходилось проводить дома. Мистер зельц или сидел у ног хозяина, в то время как поэт трудился над своим очередным шедевром, или же бродил по квартире, исследуя все ее закутки и закоулки. У гуревичей было четыре комнаты и кухня, и к началу весны мистер зельц уже досконально изучил каждую царапину на мебели, каждое пятно на ковре и каждую трещину на линолеуме.

Он отличал запах тапочек миссис гуревич от запаха трусов вилли, постиг разницу между звонком в дверь и телефонным звонком, никогда не путал позвякивание ключей на брелоке с шорохом пилюль, перекатывающихся в пластмассовом пузырьке.

Он был на короткой ноге с каждым тараканом, жившим под раковиной на кухне.

Это было скучное, однообразное существование, но откуда мистер зельц мог это знать. Откуда мог это ведать маленький щенок с глупеньким умишком, с толстыми неуклюжими лапами, которые запинались об его собственный хвост и то и дело норовили ступить в его собственные какашки. Другой жизни мистер зельц тогда еще просто не знал, а посему и не дерзал судить, насколько она наполнена смыслом и радостями, ради которых стоило бы существовать. Какой же сюрприз поджидал нашего маленького барбоса весной. На улице потеплело, распустились бутоны, и мистер зельц с удивлением узнал, что вилли – не только домосед с карандашом в руке, не только профессиональный непризнанный гений. Воистину у его хозяина оказалась собачья душа. Выяснилось, что вилли – еще и бродяга и отчаянный авантюрист, менявший на ходу правила игры, короче говоря, незаурядный представитель племени двуногих. Одним прекрасным днем в середине апреля они вышли за дверь и отправились навстречу неведомому, чтобы вернуться в бруклин только накануне хеллоуина. Какая собака могла мечтать о большем. Мистер зельц чувствовал себя счастливейшим из тварей земных. Затем, конечно, им пришлось пережить еще немало периодов зимней спячки и возвращений под кров родного дома, а также сопряженные с ними месяцы отшельнического существования. Долгие месяцы, наполненные бульканьем радиаторов парового отопления, гудением пылесоса и кофемолки, вкусом консервированного корма. Но стоило мистеру зельцу втянуться в ритм городской жизни, как он начинал находить ее привлекательной. Пусть снаружи было холодно, зато в квартире был вилли, а разве может жизнь казаться плохой, если рядом с тобой – твой хозяин. Даже миссис гуревич постепенно привыкла к новому жильцу.

После того как вилли научился соблюдать правила общежития, сердце миссис гуревич заметно смягчилось и, хотя она продолжала ворчать по поводу шерсти мистера зельца, которую тот щедро рассыпал по всей квартире, было ясно, что ворчит она только для проформы. Иногда она даже позволяла мистеру зельцу примоститься рядом с собой на софе в гостиной и при этом гладила его по голове одной рукой, другой в это время перелистывая журнал. Изредка она откровенно делилась с мистером зельцем всеми своими тревогами по поводу своего непутевого блудного сына. Она говорила ему, как страдает оттого, что у такого славного мальчика в голове не все в порядке.

Но полсына все - таки лучше, чем никакого сына, farshtaist. И что ей остается, кроме как любить его и надеяться на лучшее.

Его, конечно, никогда не похоронят на еврейском кладбище, особенно с этой пакостью, что у него на руке, а разве не горько знать, что твой единственный ребенок не ляжет в землю рядом с матерью и отцом. Еще одна печаль, еще одна мука неизбывная. Но жить - то живым, в конце концов, и, слава богу, оба они здоровы – постучи по дереву.

– а значит, все не так уж и плохо, что само по себе чудо, за которое стоит быть благодарным. Такого за деньги не купишь, верно. – иначе это давно бы рекламировали по телевизору.

А так, цветной он у тебя или черно - белый, жизнь - то за деньги не купишь; если перед тобой разверзнутся врата смерти, то закрыть их не смогут даже все китайцы на свете, навались они на них. Вскоре мистер зельц обнаружил, что разница между миссис гуревич и ее сыном гораздо меньше, чем ему казалось вначале.

Разумеется, они часто спорили, да и пахли совсем по - разному.

Стоило ей начать один из своих бесконечных монологов, как мигом становилось ясно, почему ее отпрыск вырос таким отъявленным треплом. Темы монологов у иды и вилли, конечно, могли быть различными, но стиль совпадал. Безудержный бурный поток свободных ассоциаций с многочисленными лирическими отступлениями, комментариями в скобках и богатым набором звуковых эффектов, включавшим в себя все, что угодно, от прищелкивания языком до хихиканья и шумных вздохов. У вилли мистер зельц научился многому из того, что касается юмора, иронии и метафорической образности. У мамы - сан – тому, как трудно жить на этом свете.

Она объяснила ему все насчет того, что такое мировая скорбь, как чувствует себя человек, плечи которого придавлены тяжестью всей вселенной, и – что всего важнее – как порой спасают слезы от всех этих бед. Труся за хозяином тем жутким воскресеньем в балтиморе, мистер зельц с удивлением думал, к чему все это ему вспомнилось. «почему именно миссис гуревич. Зачем вспоминать тоскливые бруклинские зимы, когда память его хранит столько более ярких и значительных эпизодов. Чего стоит один альбукерк, где они замечательно отдохнули пару лет назад на заброшенной кроватной фабрике.

Или грета, сладострастная сука, с которой мистер зельц провел десять пылких ночей на кукурузном поле под айова - сити. Или золотой дождь, пролившийся на них в беркли четыре года назад, когда вилли продал за один вечер на телеграф - авеню восемьдесят шесть ксерокопий своего стихотворения по доллару пггука. Он бы с преогромнейшим удовольствием вспоминал сейчас один из этих сюжетов. Да хотя бы те времена, когда хозяин еще не кашлял – год назад, пусть даже девять или десять месяцев назад, пускай хоть тот период, когда вилли примостился под бок к той толстой коротышке… как бишь ее, ванда или венди – да какая разница. Девица эта жила в трейлере под денвером и любила кормить мистера зельца крутыми яйцами. Она была законченная алкоголичка, бесформенный комок пропитого сала, и ржала все время не переставая, щекоча мистеру зельцу мягкое брюхо. И если у мистера зельца внезапно высовывалась мокрая собачья морковка, она просто помирала со смеху, так что лицо у нее становилось лилово - красным. Именно это в его понимании и было денвером, так же как чикаго для него было автобусом, окатившим его водой из лужи на мичиган - авеню, а тампа – солнечными бликами на асфальте душным августовским днем. Таксон же представлялся ему жарким ветром пустыни, пахнущим можжевельником и шалфеем, ветром, который внезапно привносит жизнь в бездвижный воздух. Мало - помалу он начал охотиться за такими воспоминаниями, пытаясь ухватить хоть одно из них на лету, но бесполезно. Вновь и вновь ему вспоминалась бруклинская квартира, тоскливое заточение в четырех стенах, мама - сан, шлепающая в белых пушистых тапочках по комнатам. Мистеру зельцу оставалось только принять это как должное, и, погрузившись в омут тех бесчисленных дней и ночей, он вдруг понял, почему возвращается в воспоминаниях на гленвуд - авеню, – потому что миссис гуревич умерла. Она покинула этот мир – как вскоре покинет его и ее сын. Вспоминая первую смерть, мистер зельц потихоньку подготавливал себя к неминуемой второй – смерти смертей, которой предстояло перевернуть мир вверх дном, а возможно, и вообще уничтожить его. Зима благоприятствовала поэтическим трудам. Дома вилли придерживался ночного образа жизни и чаще всего садился за работу сразу после того, как его мать отправлялась в постель. Жизнь в пути не оставляла ни времени, ни сил для сочинительства. Двигаться приходилось быстро, душа не знала покоя, что - нибудь все время отвлекало, так что с трудом удавалось набросать пару случайных строк на бумажной салфетке.

Но, живя в бруклине, вилли обыкновенно проводил три - четыре часа ночью за письменным столом, кропая свои вирши в общих тетрадках со скрепленными пластмассовой спиралью листами. По крайней мере, так было, если он не запивал где - нибудь вне дома или не страдал отсутствием вдохновения. Иногда вилли бормотал что - то себе под нос, сочиняя, а порой даже возбуждался до такой степени, что начинал смеяться, или ругаться, или стучать кулаком по столу.

Сначала мистер зельц думал, будто эти звуки адресованы ему, но как только уразумел, что это обычный шум, сопровождающий творческий процесс, стал попросту сворачиваться калачиком под столом у ног хозяина в ожидании того момента, когда вилли устанет слагать стихи и выведет его на улицу помочиться. Надо признать, жизнь в бруклине состояла не из одних синяков и шишек, бывали в ней и свои пироги и пышки, стоило только вилли на какое - то время воспарить над писательскими буднями. Отсчитайте по собачьему календарю тридцать восемь лет назад, и вы попадете в эпоху, когда вилли работал над симфонией запахов. Если бы он умел улыбаться, то сейчас улыбнулся бы, если бы умел плакать – пролил бы слезу.

И разумеется, если бы он умел делать и то и другое, он разразился бы слезами и смехом одновременно, восхваляя и оплакивая своего хозяина, которому предстояло вскоре покинуть этот мир. Это случилось еще в самом начале их совместной жизни. Они уже дважды покидали бруклин и возвращались обратно, и за время скитаний вилли успел привязаться к своему четвероногому другу.

Теперь у вилли всегда был рядом и защитник, и внимательный слушатель, и источник тепла в холодные ночи. Познакомившись с мистером зельцем поближе, вилли пришел к выводу, что пес этот – воплощение земной доброты и на нем не сыщешь ни единого пятна порока. Он не только поверил в то, что у мистера зельца есть душа, но и пришел к выводу, что душа эта намного лучше и чище других душ, и чем больше вилли присматривался, тем больше утонченности и благородства обнаруживал в ней. Не был ли мистер зельц ангелом в образе собаки. Вилли с самого начала допускал такую возможность. А после восемнадцати месяцев тесного общения и пристального наблюдения он пришел к выводу, что предчувствия его не обманули. Собака – это бог, вот в чем дело. Имя всемогущего творца всего сущего содержится в зашифрованном виде в имени четвероногой твари. Разве такое может быть случайностью. Разве здесь нет намека на то, что мистер зельц – воплощение той доброй силы, о которой санта - клаус поведал ему декабрьской ночью 1969 года. Кто знает, кто знает. Другой, возможно, и поспорил бы с этим утверждением, но для вилли все было яснее ясного. Именно поэтому вилли и был вилли. Однако, при всем при том, внешне мистер зельц во всех отношениях был всего лишь собакой. От кончика хвоста до кончика носа он выглядел как типичный представитель canis familiaris, и какой бы божественный дух ни скрывался под его мохнатой шкурой, всякий видел в нем прежде всего собаку, мистера гав - гав, мсье bay - bay, лорда морду.

Как сказал собутыльник вилли в одном чикагском баре четыре или пять лет тому назад. «знаешь, в чем заключается вся собачья философия, приятель. Но вилли не сомневался в своей правоте.

Кто постиг все тайны теологии. Если бог мог послать своего сына на землю в человеческом образе, почему бы ему не послать на землю ангела в образе собаки. Мистер зельц был всего лишь собакой, и, сказать по правде, именно за это вилли и любил его. Он находил бесконечное удовольствие в созерцании собачьих повадок своего собрата – ведь до этого у вилли никогда не было домашнего животного. В детстве родители так и не позволили ему завести любимца, несмотря на постоянные просьбы. Он пробовал просить у них котенка, черепашку, морскую свинку, хомячка, золотую рыбку – ответ всегда оставался неизменным. Так вот и получилось, что до появления мистера зельца вилли ни разу не представилось возможности наблюдать собачье поведение вблизи и он мало что знал о собаках. Собаки были для вилли загадочными существами, находившимися на периферии его вселенной. Он знал, что надо обходить стороной собаку лающую и гладить собаку ластящуюся, и не более того. Но буквально через два месяца после того, как вилли исполнилось тридцать восемь лет, все внезапно переменилось. Ему пришлось постичь столько нового, привыкнуть к такому множеству вещей, что вилли с трудом соображал, с чего начать. Что означает виляющий хвост и что – хвост поджатый. Висящие уши и уши торчком. Как понять катание на спине, бег по кругу, вылизывание подхвостья и урчание, скачки в воздух с переворотом и без переворота, оскаленные зубы, наклоненную голову, виляние задом и тысячи других жестов и знаков, каждый из которых выражал какую - то мысль, боль или желание, чувство или намерение.

Вилли казалось, будто он овладевает новым языком или изучает затерянное в джунглях племя первобытных людей, пытаясь постичь их нравы и обычаи. Вилли был человеком и поэтому воспринимал мир в основном при помощи зрения. Мистер зельц был всего лишь собакой, то есть существом, практически лишенным зрения. Глазами он воспринимал только общие очертания предметов, определял, кто или что находится перед ним – враг или друг, помеха или полезная вещь. Чтобы понять сложность мира во всех его многочисленных деталях и составить глубокое представление о реальности, он предпочитал пользоваться носом. Все его желания, чувства, представления формировались на основе информации, полученной от органов обоняния. Вначале вилли с трудом мог в это поверить. Жадность, с которой собаки впитывают запахи, казалась ему невероятной. Стоило мистеру зельцу наткнуться на заинтересовавший его аромат, как он устремлялся по следу с такой решимостью, с таким всепоглощающим энтузиазмом, что все остальное вокруг переставало для него существовать. Ноздри мистера зельца превращались в устройство, всасывающее запахи с такой же яростью, с какой труба пылесоса всасывает с ковра осколки разбитого стакана. Порой вилли даже казалось, что асфальт на улице лопнет от напряжения, когда мистер зельц особенно активно обнюхивал его. Послушный пес внезапно превращался в упрямую, ушедшую в себя тварь, которая забыла о том, что у нее вообще есть хозяин. Как не удивляться всему этому.

У собаки примерно двести двадцать миллионов обонятельных рецепторов, в то время как у человека их едва пять миллионов. При таком неравенстве вполне естественно предположить, что восприятие мира собакой будет заметно отличаться от человеческого. Вилли никогда не был силен в логике, но в этом случае им руководила не столько любознательность, сколько любовь, поэтому он занялся вопросом с несвойственной ему дотошностью. Что испытывает мистер зельц, обнюхивая предметы. И (что гораздо важнее) почему он испытывает именно это, а не что - то другое.

Тщательные наблюдения привели вилли к выводу, что интересы мистера зельца сводятся к следующим. Еда, секс и информация о других собаках. Человек узнает о том, что поделывают ему подобные, из утренней газеты – собака выясняет примерно то же самое, обнюхивая деревья, фонарные столбы и гидранты. Рекс, ротвейлер с острыми клыками, оставил свою отметину на этом кусте, у молли, хорошенькой спаниельши, – течка, дворняга роджер сожрал какую - то гадость. Все это вилли было понятно. Сложности начинались, если попытаться представить, что собака при этом чувствует. Делает ли она это из чистого инстинкта самосохранения, чтобы не оказаться застигнутой врасплох другими собаками, или тут скрывается что - то еще.

Идет ли речь только о военной тактике или дело также в получаемом удовольствии. Не испытывает ли собака, засунув голову в мусорный ящик, нечто подобное тому головокружительному чувству, которое испытывает мужчина, прижавшись носом к шее желанной женщины и вдохнув аромат дорогих французских духов. Трудно было сказать наверняка, но вилли полагал, что дело обстоит именно таким образом. Иначе почему стоило такого труда оттащить мистера зельца от определенных пахучих следов. Именно потому, что пес получал наслаждение, – вот почему.

Он находился в состоянии опьянения, он грезил в обонятельном раю и не хотел покидать его. А поскольку, по глубочайшему убеждению вилли, мистер зельц обладал душой, то не разумно ли предположить, что столь духовно развитая собака способна иметь возвышенные интересы, не сводимые к сиюминутным телесным потребностям. Почему бы подобной собаке не испытывать голод духовный, для насыщения которого необходимо нечто вроде религии или искусства. И если, по справедливому утверждению философов, искусство – это вид человеческой деятельности, использующий органы чувств для воздействия на душу, то нельзя ли применить эту формулировку и к собакам, по крайней мере, к собакам с такой развитой личностью, как мистер зельц. Не могут ли и они испытывать эстетические потребности, или, иными словами, воспринимать искусство. Насколько было известно вилли, никто раньше не задавался этим вопросом. Неужели вилли был первым, кто додумался до идеи искусства для собак. Впрочем, какая разница. Видимо, просто для нее пришло время. Даже если собаки вряд ли в состоянии оценить станковую живопись и струнные квартеты, то кто сказал, что у них не найдет понимания искусство, основанное на запахах. Почему бы не заняться обонятельным искусством. Таким, которое говорило бы с собаками на доступном им языке.

С этих размышлений и началась безумная зима 1988 года. Мистер зельц никогда прежде не видел вилли таким возбужденным и энергичным. Три с половиной месяца он трудился над своим проектом, позабыв обо всем на свете.

Он практически бросил пить и курить, спал, только когда уже валился с ног, перестал писать, читать и выходить на улицу.

Он сочинял планы, составлял списки, экспериментировал с запахами, чертил диаграммы, сооружал конструкции из дерева, полотна, картона и пластика. Нужно было произвести кучу вычислений, поставить множество экспериментов, найти ответы на целый ряд вопросов. Какова идеальная последовательность запахов. Какую продолжительность должна иметь обонятельная симфония и сколько отдельных ароматов может содержаться в ней. Какую форму следует придать залу, где симфония будет исполняться. Нужно ли соорудить его в форме лабиринта или же лучше будет последовательность вложенных друг в друга коробок, как более соответствующая собачьей природе.

Должна ли собака наслаждаться произведением в одиночку или же хозяин может сопровождать ее.

Нужно ли строить каждую симфонию вокруг единственной темы – еды или, допустим, секса – или же можно смешивать различные компоненты между собой. Время от времени вилли обсуждал все эти проблемы с мистером зельцем, интересовался его мнением, спрашивал у него совета и извинялся перед ним за то, что вынужден использовать друга в качестве морской свинки для многочисленных проб и экспериментов. Немногим собакам доводилось ощущать себя в такой степени вовлеченными в дела людские.

Вилли не только не мог обойтись без помощи мистера зельца, но и сама его затея была вдохновлена наблюдениями за псом. Мистер зельц – скромная, ничем не примечательная дворняга – был вознесен до статуса пса псов, до уровня примера, которому обязан подражать каждый представитель собачьего племени. Стоит ли говорить, что мистер зельц был счастлив выполнить любую просьбу своего хозяина. Разве так уж важно при этом, что мистер зельц не всегда до конца понимал, чего хочет вилли. Ведь он был всего лишь собакой, не так ли. А если так, то почему бы ему и не обнюхать кучу пропитанных мочой тряпок. Почему бы не протиснуться сквозь узкий люк и не проползти по тоннелю, стены которого смазаны подливкой от спагетти с тефтелями. Возможно, смысла это не имело никакого, но доставляло мистеру зельцу немало веселья. Собственно говоря, именно в этом ключе он и вспоминал о той зиме теперь. Как им было весело вдвоем с хозяином, как вилли постоянно находился в состоянии восторженного возбуждения. Он не вспоминал о том, какие саркастические комментарии выдавала мама - сан по поводу их исследований. Важно было то, что они вместе трудились над серьезной задачей, преодолевая препятствия во имя научного прогресса. Если что - то и расстраивало иногда мистера зельца, так это чрезмерная увлеченность хозяина их проектом. Вилли настолько верил в свои опыты, настолько всего себя с потрохами посвятил своей идее, что все больше и больше терял связь с реальностью. Порой он говорил о своем изобретении так, словно оно обречено было войти в число великих открытий – таких, как лампочка накаливания, аэроплан или микропроцессор. Они будут купаться в деньгах, заявлял вилли, они станут мультимиллионерами, и им никогда больше не придется отказывать себе ни в чем. Но порой вилли начинал терзаться сомнениями и неуверенностью. Он принимался развивать перед мистером зельцем контраргументы, которые были так тщательно обоснованы, что пес начинал волноваться за душевное здоровье хозяина. Не зашли ли они слишком далеко. – спросил вилли как - то вечером, включив в оркестровку симфоний запахи сексуального происхождения. Не вызовут ли такие запахи у собаки похоть, подавив ее эстетическое восприятие и превратив все произведение во что - то вроде порнографии для собак. Сразу же вслед за этим заявлением вилли принялся сочинять каламбуры, что случалось с ним всегда, когда его мозг работал на предельных скоростях. «похоть порно перебьет запах попкорна, – бормотал он, расхаживая взад - вперед по грязному полу подвала. Как только мистер зельц распутал значение каламбура, он понял, что для вилли возвышенные чувства важнее секса, по крайней мере, когда речь идет о сочинении симфоний. Уж если говорить об удовлетворении эстетических наклонностей собачьего племени, то нужно отдать предпочтение духовным исканиям перед физическими потребностями. Вследствие этого после двух долгих недель обнюхивания полотенец и салфеток, пропитанных запахами сук, мистеру зельцу внезапно был предъявлен совсем другой объект. Вилли собственной персоной вместе со всеми своими телесными испарениями. Грязные носки, майки, носовые платки, трусы, шарфы, а также шляпы и ботинки – самые разные предметы, хранившие в себе запах хозяина. Мистеру зельцу это понравилось не меньше, чем предыдущее занятие.

Ведь мистер зельц был всего лишь собакой, а они с удовольствием обнюхивают все, что им дают. Такова их природа, такими они родились на свет, таково их (как однажды справедливо заметил вилли) жизненное призвание.

Единственный раз в жизни мистер зельц испытывал счастье оттого, что не наделен даром речи. В противном случае ему бы пришлось поведать хозяину горькую правду, которая, несомненно, немало бы того огорчила. Ему бы пришлось произнести следующие слова. «дорогой хозяин, дело в том, что для собак весь мир уже сам по себе является симфонией запахов. Каждый час, каждый миг их существования наполнен как духовными, так и физическими переживаниями, связанными с обонянием. И поскольку для собак нет различия между внешним и внутренним, то для них нет и различия между высоким и низким. Анатолий вержбицкий творчество рембрандта этот текст является основой серии озвученных монтажей (первый вариант был создан в 1969 - ом году), изначально созданных для незрячих людей, слушателей говорящей книги, объединенных общей темой - рембрандт. Серия эта является результатом многолетнего исследования репродукций с всемирно известных картин и рисунков художника и относящихся к этим картинам нескольких тысяч фрагментов из опубликованных тогда в советском союзе трудов советских и зарубежных искусствоведов и писателей. В серию включено более ста пятидесяти описаний драгоценнейших картин и рисунков рембрандта, бережно хранящихся в музеях россии, зарубежной европы, америки. Сверх того, рассказывается о более чем двадцати картинах других великих художников, в том числе леонардо да винчи, рафаэля, рубенса. Текст посвящен рассказу о жизни и творчестве художника, чьи картины и рисунки известны каждому культурному человеку любой страны мира. Особенностью текста является подробное описание картин (важное для незрячих, но не всегда сопровождающее работы для читателей, обладающих колоссальным зрительным опытом). Сюжетную канву рулонов о рембрандте представляет небольшой очерк эмиля верхарна, опубликованный в книге искусство книг для чтения под редакцией михаила владимировича алпатова. Анатолий вержбицкий заслуженный работник культуры россии творчество рембрандта слово французскому поэту гийому аполлинеру.

Мы хотим исследовать край необъятный и полный загадок, где цветущая тайна откроется тем, кто захочет ею владеть. Там сверкание новых огней и невиданных красок, и мираж ускользающий ждет, чтобы плоть ему дали, и дали названье; мы стремимся постичь этот мир доброты, погруженный в молчанье.

Это время, которое можно стереть или снова вернуть. Мы ведем постоянно сраженье на границах грядущего и беспредельного. Среди корифеев мирового искусства есть особенно любимые, священные имена. Мы называем их вечными спутниками. В россии это, прежде всего, пушкин, в германии - бетховен, в австрии - моцарт, в англии - шекспир, во франции - вольтер, в италии - микеланджело, в испании - сервантес, в польше - шопен, в голландии - рембрандт ван рейн. Великие национальные художники, они сродни друг другу мятежностью своего гения, поражающей мощью интеллекта и тою великостью сердца, которую ромен роллан справедливо считал необходимой приметой настоящего человека, художника, героя. Один художник рассказывал, что когда он в первый раз вошел в римскую церковь сан - пьетро ин винколи, где над неоконченной папской гробницей высится двухсполовинойметровая скульптура микеланджело моисей, он был так потрясен этим титаническим образом, этим мрамором клокочущего гнева и сумрачного, почти нечеловеческого отчаяния, что ему захотелось съежиться и не подойти, а подползти в трепете к гигантскому изваянию. В грозном пророке, который, увидев отступничество своего народа от закона, готов разбить скрижали завета, скульптор показал человека вулканической силы страстей. Сдержанный гнев моисея передает и движение могучей фигуры, и резко смятые складки одежды, и выражение красивого властного лица, в котором есть что - то жестокое, и бурно извивающиеся пряди огромной бороды. Сидящий моисей пристально смотрит вдаль, готовый устремиться туда, где твориться неправое дело, где народ отлил золотого тельца и поклоняется этому денежному идолу.

Такое же чувство восторга и смущения испытываешь перед рембрандтом. Как дерзнуть подступить к нему туда, где в полумраке, среди тревожных зарниц, он глядит в мир с самой высокой ступени человеческой гениальности. Как микеланджело, творец миров, выразивший весь пафос человеческого страдания и гордого человеческого бытия, недосягаемо возвышается над всем искусством италии, так рембрандт, открывший и запечатлевший в живописи глубочайшие тайны и грезы человеческой души, возвышается одиноко над всем искусством нидерландов. По высоте и напряженности трагического момента в его творениях рембрандта сравнивают с эсхилом и шекспиром. А за последние десятилетия в западной литературе все чаще можно встретить утверждение, что во всем художественном творчестве человечества только русский роман девятнадцатого века дает психологический анализ подлинно рембрандтовской глубины. И даже что только проникновение льва толстого и еще в большей степени достоевского во все тайники человеческой души позволяет понять до конца великое откровение искусства рембрандта. Высокой человечности русской литературы, конечно, особенно близок всечеловеческий гений рембрандта, ибо, как и величайшие гении нашей словесности, он вскрывает правду человеческого сердца во всей ее многогранности и глубине.

В ряду великих мастеров мирового искусства, - пишет советский искусствовед евсей иосифович ротенберг, - имя рембрандта всегда было окружено особым ореолом. За этим именем возникает образ художника трагической, но прекрасной судьбы, образ человека, никогда не изменявшего тому, во что он верил, не способного поступиться даже самым малым в искусстве, если это шло против высшей человеческой правды. Творческие создания рембрандта воплощают лучшее из того, что создало искусство его родины, но значение их шире - они открыли новые пути для художников эпохи, в которую жил рембрандт, они стали затем образцами для всех последующих эпох, они справедливо причислены к высшим достижениям человеческого гения. У русских художников и в нашей искусствоведческой литературе нет и не было, по существу, разногласий в оценке рембрандта. Идеолог передвижничества, художественный и музыкальный критик владимир васильевич стасов называл рембрандта великим родоначальником нового европейского искусства, а идеолог враждебного передвижникам течения мир искусства, живописец александр николаевич бенуа считал творчество рембрандта чудом в истории человечества. Выдающийся русский художник, идейный вождь передвижников иван николаевич крамской называл рембрандта великим из великих, а один из величайших сынов россии илья ефимович репин писал. Рембрандт более всего любил гармонию общего, и до сих пор ни один художник в мире не сравнялся с ним в этой музыке тональностей, в этом изяществе и законченности целого. А целое для рембрандта - это человек и вселенная. Но этот художник, открывший человечеству такие глубины познания, такие красоты самой горячей и щедрой любви, художник, в творчестве которого добро сияет с такою всепокоряющей силой, умер в нужде, непонятый, даже отвергнутый современниками, отупевшими от чванства и самодовольства голландскими бюргерами, поправшими лучшее, что за свою многовековую историю дал их народ. Рембрандт - имя, ставшее легендой. Все писавшие в последнее время о рембрандте, - так начинает свой очерк о художнике великий бельгийский поэт эмиль верхарн, - мерили его аршином своей точной, рассудочной, ученой критики. Они старались разобрать его жизнь год за годом, радость за радостью, несчастье за несчастьем. И вот теперь мы знаем все подробности его биографии, интересуемся его манией коллекционировать, его семейными добродетелями, его родительскими заботами, его неизменными увлечениями, его богатством, его разорением, его кончиной. До нас дошла опись его имущества и документы по опеке над сыном, и благодаря этому критики могли проникнуть в жизнь великого человека, словно его бухгалтеры. Их кропотливые изыскания бросились на громкую известность рембрандта, как рой муравьев. Его обнажили - не без почтения, правда, но с беспощадным любопытством. Ныне он похож на того нагого бичуемого христа у колонны, которого он, как говорят, рисовал, думая о своих кредиторах. Он мог, рисуя его, думать о своих будущих критиках. Она оставила на этой славе следы своих маленьких зубов, она обгрызла ее острые углы, но не смогла прорыть себе хода в глубь ее громадной, великолепной, таинственной массы. Что до нас, то мы попытаемся критиковать рембрандта не извне, а изнутри, из глубин его духа. Гений рембрандта ван рейна, этого торжественного и печального художника, властвует над думами и мечтами нашего времени, быть может, сильнее, чем сам леонардо да винчи. Можно допустить, что современники рембрандта. Терборх, метсю, питер де гох, или даже броувер, стэн и ван остаде являются выражением своей спокойной, чистенькой и мещанской страны. Они жили во времена ее благополучия и роскоши, когда богатство и слава вознаграждали голландию за ее вековую борьбу с природой и людьми. У этих маленьких мастеров были все достоинства и недостатки их сограждан. Они не мучались в размышлениях, не возвышались до великих идей истории, отчаяние и скорбь не пронизывали их души, и в глубинах их сердец не обитали страдания человечества. Они почти не знали стонов, слез и ужаса, поток которых катится через все века, затопляя сердца. Среди них рембрандт является подобно чуду.

Или он, или они выражают голландию. Он прямо противоположен им; он - отрицание их. Он и они не могут представлять голландию в один и тот же момент ее истории. Возможно, конечно, что в другое время рембрандт не изобразил бы своего ночного дозора, что в его произведениях было бы меньше бургомистров и синдиков, но сущность его искусства оставалась бы той же.

С удивительным, чисто детским эгоизмом он рисовал бы себя и своих близких, и в трогательном мире легенд собирал бы слезы и красоту страданий. Для своего времени он совершил работу данте (тринадцатый век), работу шекспира и микеланджело (шестнадцатый век). Он стоит на тех высотах, которые господствуют над расами, вершинами и странами. Такие пламенно закаленные души налагают на действительность печать своей личности вместо того, чтобы испытывать на себе ее влияние.

Они дают много больше, чем берут. И если потом, на расстоянии веков, нам кажется, что они лучше всех изобразили свое время, то это потому, что они преобразили его, запечатлели не таким, каким оно было, а таким, каким они его сделали. Рембрандт гарменц ван рейн, то есть рембрандт - сын мельника гарменца герритсзоона ван рейна и дочери булочника, нельтген виллемсдохтер, родился 15 - го июля 1606 - го года в лейдене, в городе, сыгравшем героическую роль во время нидерландской буржуазной революции. Отцу рембрандта, гарменцу, было всего четыре года, когда испанцы обложили его родной город, и впоследствии, вспоминая об этой нескончаемой пытке, он уже не мог отделить то, что пережил сам, от того, что запомнил со слов окружающих. Правда ли он, гарменц, еще ребенком стоял на городских валах и видел, как вся равнина, от укреплений лейдена до желтоватых вод моря, кишит чернобородыми испанскими солдатами, усеявшими ее гуще, чем мясные мухи кусок падали. Вот солодовые лепешки, на которые перешла семья, доев последний хлеб, он действительно помнил. Зубы, облепленные вязким тестом, язык, прилипший к небу, - такие ощущения не выдумаешь, их надо испытать. Вкус же крыс, кошек, собак, дохлых лошадей вряд ли мог остаться у него в памяти - во время осады мать никогда не признавалась домашним, из чего готовит еду, а напротив, усиленно скрывала от них происхождение мяса, которое накладывала в тарелки. Осада длилась полгода; на помощь голоду вскоре пришла чума, и по утрам, вставая с постели, всякий лейденец спрашивал себя, кого из близких недосчитается он сегодня. У лейденцев осталась одна надежда - маленький флот принца вильгельма оранского. Подвести суда к стенам города можно было только одним путем разрушив ночью дамбы. Морские гезы (партизаны) сделали это, море хлынуло на сушу, и корабли двинулись к городу.

Они шли над дюнами и деревнями, над затопленными посевами и хуторами, лавировали между балконами, шпилями и всплывшими домами, но все - таки дошли.